Дмытро из Бахмута говорит, что привык к смерти и это его пугает — коллаж: Информатор-Украина
Исповедь солдата ВСУ о боевых действиях и жизни на фронте — узнайте правду о войне без лишнего ужаса и прикрас
Дмитрий — старший сержант артиллерийской бригады, которая с лета обороняла Бахмут и сейчас выведена из зоны боевых действий для пополнения запасов. На гражданке мужчина служил прапорщиком в одной из зенитно-ракетных частей, за несколько лет до войны ушел в отставку, устроился грузчиком в магазин. 24 февраля прошлого года утром ему позвонили из местного военкомата и вызвали — так для него началась война. Дмитрий честно рассказал информатору о своих буднях, о том, что видела и пережила, о проблемах изнутри.
Имя героя и какие-либо имена собственные мы не указываем, так как после перерыва наш герой вернется на передовую и может попасть в плен — это сделано из соображений безопасности.
Наш собеседник (крайний справа) со своими товарищами на восточном фронте.
— Я был доволен своей жизнью до 24 февраля 2022 года. Получал солидную пенсию по меркам провинциального городка, работал, после двух неудачных браков встретил своего партнера. После 35 лет службы в армии он продолжал носить военную форму или даже выглядеть там, хотя и был призван работать в ремонтную фирму. Отклонен.
В 2014 году я четыре месяца был в АТО. Все, что мы там сделали, это пустили два зенитных комплекса «Оса» вдоль линии разграничения. Один был в движении и ходил, другой не ходил, но стрелять умел немного. Мы прицепили его к буксиру и погнали, продемонстрировали врагу. С другой стороны всегда вылетала беспилотная техника, авиация, вертолеты — это напрягало россиян. А мы им просто жгли газ, демонстрируя наше неисправное оборудование.
Начало: шёл к военнокомату и видел трупы гражданских
Наш город бомбили 24 февраля. Я пошел в военкомат и увидел тела мирных жителей. Тогда у меня была неописуемая ярость. Не было ни страха, ни бессилия, ни желания сдаться. Я бушевал. В этом городе были мои дети (у меня их двое), родственники и друзья. Была ярость и желание что-то сделать.
В армии уже можно было выбирать бригаду, я выбрал артиллерию. Мне почти 55 лет, кто из меня пехотинец?
С первых дней находился на Черниговщине в артиллерийском расчете. У нас была старая советская пушка Д-20 и гранаты к ней. Вышли на позиции, зарядились, нацелились на аиста, выстрелили и очень быстро убежали — почти сразу «прилетели» к тому месту».
Местные на Черниговщине сдали нас оккупантам
Ехали в мусоровозе. Закрыли все сзади одеялами, после выстрела тут же притащили туда пушку, сами вскочили и дали газу. Они жили и спали там. Одеяла не защищали от холода. Иногда удавалось переночевать у местных жителей в деревнях. У мальчиков были родственники или знакомые, или местные патриоты, которые могли дать совет, где им можно безопасно остановиться. Мы боялись, что местные жители выдадут нас и наше оружие, могут летать за нами и через дома хозяев. Но был такой кайф — интернет, постель, вода.
— Однажды мы «улетели» — сдали оккупантам местное население. В одной из деревень местные жители растопили для нас баню. Попарились, умылись, подъехало несколько военных. Нашим удалось выбраться, другие вошли и туда прилетела ракета — один убит, двое ранены. Мы до сих пор не знаем, кто это сделал. Ракета взорвалась в 50 метрах от нас.
Меня поразили местные жители Черниговской области. Мы в составе колонны идем в село, ближе к границе, отстреливаться — они выходят и преграждают нам дорогу. Типа, «не ходите через нашу деревню, а то сейчас через деревню пролетит». Я как-то выскочил из машины и подрался с такой умницей. И куда мы пойдем? Через поля и болота, почему не через деревню? Она стала рассказывать, что переехала к родителям из Киева вместе с мужем, потому что здесь поспокойнее.
Вижу через забор мужа — здоровый бычок смотрит. Мне хотелось плюнуть ей в лицо. Она сидит здесь с хулиганом, я замерз и голоден, чтобы защитить их еду, а она стоит перед нашей колонной… Я сдержался, я все-таки обычный военный. Как говорили в советской армии, «солдат ребенка не обидит». Но некоторые местные жители там троглодиты.
«На Черниговщине нас выдало оккупантам местное население. В одной из деревень нам растапливали баню. Попарились, умылись, подъехало несколько военнослужащих — и туда прилетела ракета»
Как война обостряет чутьё
— Впрочем, большинство все-таки поняли, что и зачем. Нас угостили кофе, раздавили руки, бабушки вынесли пироги и какое-то варенье, пригласили остаться на ночь или поужинать. Мы старались быть осторожными. Особенно после новостей о пирогах с крысиным ядом, о том, что украинцы лечат оккупантов. Ходило много разных слухов — и про разбитые градусники для еды, и про отравленные колодцы. Поэтому с такими угощениями были осторожны. Кто знает, на чьей стороне человек? Всем в голову не залезешь. Ели пирожки, если угощались в лавке, и лежали на окошке, могли открыть скрученную банку с вареньем или вареньем.
За все время пребывания на Черниговщине я ни разу не видел русских вживую. Вышли на указанные руководством позиции, отстрелялись и все. Однако мы знали, когда попали в них, даже если они были в 15 километрах от нас. Это сложно объяснить, просто энергетически чувствуешь, что это хит. Когда первый раз стреляли, чувствую, попали — командир говорит, доложили, что накрыли свою машину зачисткой, там было человек 10-15. На войне многие так себя чувствуют.
О случайно мобилизованном парижанине
— Где-то в апреле нас перевели в Сумскую область, в приграничный район. Там было относительно тихо. Мы остановились в местном детском лагере и побродили. Тяжело, когда ты только и делаешь, что читаешь новости. В июле мы поехали в Бахмут. Меня перевели в другую дивизию.
В мои обязанности входил учет боеприпасов, их погрузка и последующая доставка на позиции. Нам больше не разрешалось стрелять из пушки или гаубицы. Но я очень хотел. Однако это армия, идет война, каждый должен заниматься своим делом. Еще хочется «обнулиться», энергетически ощутить ту эйфорию, когда точно знаешь, что попал. Нам сказали, что на передовой будут люди помоложе, и мы должны заниматься своими делами.
Когда в соцсетях пишут, мол, какая у нас Оборона, учителя, бизнесмены и артисты с ними воюют, я смеюсь. Была у нас такая «разношерстная» команда под Бахмутом. Единственным человеком, с которым я мог общаться, был сельский учитель. С остальным контакта не было. Один парень был из фермерской семьи, он любил говорить, что он миллионер. За другим — лесником — приходилось постоянно следить, чтобы не напиться. Третий был откровенно туп, как валенок — во время боевого похода на позицию заблудился. Думали, что его где-то убили или взяли в плен — он пришел через неделю. Оказалось, что я заблудился, хотя не представляю, как можно заблудиться по прямой. Тут же убежали двое парней, тоже украв наши вещи. Другой 15 лет жил в Париже, неплохо зарабатывал там, но с началом войны просто не успел сбежать — был мобилизован, так что никакой мотивации там нет.
Отцы и дети
— Изначально в нашем отделе была молодежь. Над нами откровенно издевались — мол, мы старые, ничего уже не можем. Мы, может, и не такие физически выносливые, но мы, «старички», вставали в 4 утра, делали для себя и для них, чтобы дать им еще немного поспать. Мы обиделись. Чуть позже ситуация изменилась, но не полностью. Мы начали показывать молодежи, как чинить технику, как гладить колесо, как заряжать аккумулятор — обычные вещи, которых они не знали, а мы уже знали и умели. С некоторыми потом пошел на контакт, а к некоторым до сих пор относятся с пренебрежением.
Фронтовые болезни
«Согласно правилам безопасности, мы должны постоянно носить шлем и бронежилет. На самом деле загрузить 30-50 кг боеприпасов без снятия брони и шлема невозможно. Это дает дополнительные 20 кг веса. Ни ноги, ни руки с этим не справятся.
У меня внезапно появились хронические язвы — гастрит, геморрой, давление. Но больше всего страдают ногти — на руках и ногах. Потому что снаряды иногда падают — по пальцам бьют. Половина моих ногтей отслоилась и почернела, другая половина только что отросла. Это очень больно.
От постоянных обстрелов я оглох на одно ухо. У меня тоже большие проблемы с памятью. Я могу поговорить по телефону с детьми вечером, а утром не помню разговора. Мне предложили должность старшего сержанта, я боялся из-за проблем с памятью. Не хватало людей, которых можно было бы убить из-за проблем с головой. Может быть, можно было бы заказать, но я не хочу. У меня много друзей, людей, с которыми я служил дружинниками, я не смогу смотреть им в глаза, если уйду с войны. Мне будет стыдно перед собой.
Вернусь домой и буду пить по-чёрному
— Картинки в Интернете не передают всего ужаса, который творится на Донбассе. Я видел убитых мирных жителей, видел полностью разрушенные деревни, застроенные многоэтажками. Похоже, после нашей победы я пойду домой и выпью черного от увиденного. Я не могу забыть это, но я не понимаю, как с этим жить.
Однажды мы проехали через Бахмут. На дорогу вышла старуха, сгорбленная женщина. Мы встали и спросили, можем ли мы помочь. Она сказала нет и начала крестить нас. Я расплакалась. Нас крестила 90-летняя бабушка, чтобы мы выжили…
Отношения с Богом
У меня всю жизнь были сложные отношения с Богом. Но, как говорится, на войне атеистов не бывает. До войны я мог ходить в церковь по большим праздникам, не исповедовался, не причащался. Под Бахмутом он стал молиться на каждом шагу. Товарищ на руку повесил нитки красную и зеленую — кто-то в интернете их заряжает и молит специально для воинов.
Я вообще верю в такое понятие, как «солдатское везение», я его так называю. Это значит, что если ты воин, то и вести себя надо правильно, и будет удача. Поступать правильно, не воровать, не мародерствовать, всегда помогать местным жителям, кормить животных. И тогда солдатская удача будет на вашей стороне.
Под Бахмутом мы накормили оставшихся мирных жителей, дали еды из своих, угостили детей, сигареты местным фермерам. Там, где мы базировались, была куча собак и кошек. Мы старались заботиться обо всех. Никогда не входил в чужой дом, чтобы что-то украсть. Можно попросить сковородку или что-то в этом роде. Но не дай бог, украсть. Наверное, поэтому они всегда возвращались с выжившими живыми.
«Там, где мы базировались, было много собак и кошек. Мы старались заботиться обо всех…»
Смерть, погибшие и потустороннее
— Однажды наших ребят из дивизии обстреляли. За сутки было 10 смертей. Командир определил нас в команду захоронения. Было очень страшно — только вчера вечером поужинать с парнем за столом, а сегодня грузю его растерзанное тело. В тот день комендант поехал с умершими в морг на Днепр, а мы выпросили у местного самогона и напились.
Однажды на моих глазах он «залетел» в машину с БК. Она сгорела с двумя мальчиками. От них пропали не только трупы, но даже кости. Они сгорели полностью, и мы ничего не могли с этим поделать. Мы сидели в окопах и плакали от бессилия, когда взрывались боеприпасы.
Несколько раз попадал под минометный обстрел. Первый раз я испугалась, упала в лужу, пролежала два часа. У меня во рту все пересохло, и я пил воду из той лужи — такой был обстрел, что я не мог поднять головы. В другой раз было не так страшно. Я ловлю себя на мысли, что не боюсь умереть. Все мы смертны, рано или поздно мы должны умереть. Если он назначен, вы никуда не пойдете. Тем более, что я вижу смерть каждый день. Я уже воспринимаю это как нечто обыденное — меня это пугает.
Однажды мне приснились мертвые — мама, подруга и пара знакомых, все давно умерли. Как будто они куда-то идут и я должен идти с ними. Я стою вместе, но меня просят еще немного подождать, потому что мне еще не пора. Я думаю, что моя покойная мать защищает меня так.
«Все мы смертны, рано или поздно мы должны умереть. Если его назначат, никуда идти нельзя»
Иностранные гаубицы экзамена Бахмутом не выдержали
— В январе нас вывезли под Бахмут — из 20 иностранных гаубиц у нас осталось 4. Наших командиров из генштаба ругали генералы за то, что гаубицы нужно было ставить дальше, они могли вести огонь с большого расстояния, а они располагались в 5-10 километрах от позиций противника. Наши кричали, что гаубицы старые, половину всего, что там не работало, приходилось ставить почти на все китайские простые планшеты, чтобы хотя бы иметь возможность наводить их.
Сейчас мы сзади ждем оборудование и команду. Куда нас пошлют, мы не знаем. Это сложно, потому что парней много, в закрытом помещении — некоторые из них просто сносят головы. Приходить на матчи.
По-дебильному всё делается в государстве
— На фронте мы всего получили более 100 тысяч человек. Я мог бы отложить его в сторону, отдать детям, отправить соседу по комнате. Сейчас платят по 20. Многие ребята из-за этого хотят уволиться — ищут пути. 20 тысяч это почти ничего. Пару раз отпроситься, пойти домой, купить какую-нибудь «мыльницу» и сигареты. Заработок закончился. Нам сказали, что на прежнюю фронтовую зарплату рассчитывать не стоит — доплачивать будут только тем, кто на «нуле» и за время, проведенное там. То есть если вывести БК на позиции — это полчаса «нуля», это время будет оплачено. Если ружье стреляет один день, а два дня на ремонт, а ребята отдыхают, доплата будет начисляться только за сутки. Сумасшедшим образом все это делается в штате. Сейчас ребята только начинают расползаться.
«Армейская еда дается мне тяжело. Волонтеры помогают — могут принести что-нибудь самодельное. Зимой каждый из них приносил коробку шоколада и коробку апельсинов…»
Несколько деталей напоследок
- Иногда разные армейские подразделения не могут взаимодействовать друг с другом и поэтому мы теряем людей. Двум нашим парням отпустили на несколько дней домой, а по приезду они двинулись на свои позиции, оказалось, что позиции уже заняты, а ребята в плену.
- Ниже спускается армейское командование. Командир наверху занимается закупкой дел заодно и бумажек — и в местах, подведомственных армии. Зачастую это некомпетентные, в основном молодые люди с образованием.
- Армейская еда дается мне тяжело. Я бы не сказал, что нас плохо кормят. Варят суп или борщ, кашу с котлетой, компот с печеньем. Однако гороховая или жемчужная каша сильно забивает желудок, постоянно пью Панкреатин. Волонтеры помогают — могут принести что-нибудь самодельное. Зимой приносили по коробке конфет и по коробке апельсинов, маринованные куриные крылышки в ведрах, пироги, копченое сало. Мы все это любим.
- Самое обидное мне за сожителя. Я второй год на войне, несколько раз был дома. Она сидит дома, нигде не работает и пьет. Она говорит, что ей тяжело без меня. Иногда это может занять месяц. К такой женщине трудно прийти, когда она спит пьяная. Но пока в гости больше не к кому. После войны буду искать другую. В мой последний визит мне даже не дали бутерброд на вынос. Было немного неловко, потому что мальчики пришли домой с пакетами вкусностей, а я был с пустыми руками. На них смотрят с симпатией.
- Мои дети уехали за границу. Я до этого постоянно говорю, как он решит жениться, пусть ищет какого-нибудь пшека или фрица, но только не москвича, потому что я не прощу. Я хочу дожить до внуков. Как говорит друг, я уже не могу заводить детей, но внуков мы еще заведем.